Страстная седмица – самая скорбная, самая трудная во всем церковном году. И хоть живет уже сердце предощущением Воскресения, хоть вот-вот и ворвется в нашу жизнь снова его радостный и чистый свет, не дремлет и враг и, как никогда, нападает на душу, теснит и морочит ее, старается ввергнуть в бездну какого-то мрачного, вязкого, никак не отпускающего уныния. Борет тем же, чем и обычно, но с удесятеренной силой.
И один из вопросов, на которые священнику приходится отвечать часто и на которые вместе с тем ответить удовлетворительно трудно, звучит примерно так:
– Батюшка… Я столько раз падал, спотыкался на одном и том же! Столько раз каялся и снова грешил теми же самыми грехами! Я не меняюсь, не исправляюсь… Как мне быть дальше? Как мне поверить самому себе, что вот сейчас я покаюсь, а потом не повторю вновь тех же самых темных и постыдных деяний? Руки опускаются уже… Как же мне заставить себя всё равно идти дальше? Может быть, бесполезно всё это? Может, не потерпит меня больше Господь? Может, и не надо уже идти?..
И отвечать трудно не только потому, что видишь перед собой человека, удрученного унынием, с погасшим взором, с утраченным интересом к жизни. Трудно, прежде всего, оттого, что Страстная – и для тебя Страстная и отвечать надо не только ему, но и себе…
Что тут вспоминается?
Конечно же, тот самый брат, пришедший к древнему подвижнику:
– Авва, я пал.
– Встань и покайся.
– Я снова пал.
– И снова встань.
– Опять пал.
– И опять поднимайся.
– До каких же пор?!
– До тех пор, пока смерть не придет и не застанет тебя либо в падении, либо в покаянии.
Разве не ответ это? Ответ – и еще какой! Нет, значит, ни для кого – даже для тех, кто по-настоящему подвизается, – никакого времени покоя, но вся жизнь – борьба, и это естественно, когда ты сначала падаешь, а потом встаешь, снова падаешь и снова заставляешь себя встать.
И еще вспоминается. Тоже древняя, церковным Преданием освященная история, которую пересказывал кому-то из чад своих преподобный старец Оптинский Амвросий. Она о некоем человеке, который постоянно совершал один и тот же тяжкий грех. А согрешив, приходил в храм, опускался на колени перед Распятием и каялся, просил у Бога прощения и, проливая горькие слезы, обещал больше грех свой не повторять. Уходил и спустя какое-то время возвращался, чтобы каяться снова в том же самом. Наконец так изнемогла, так исстрадалась от этого душа его, что, войдя в храм, он перед Распятием дал обещание Богу, призвав Его Самого в свидетели на будущем Страшном суде: больше никогда, что бы ни было, не совершать того греха. И вышел. И согрешил вновь. И вернулся в храм, и упал перед Распятием, умоляя о милости, и так – коленопреклоненно – умер. И было кому-то из отцов откровение о том, что принял Господь его покаяние, принял, хоть и не успел он ничего изменить в жизни своей, не успел исправиться. И вопрошал враг рода человеческого: «Как же так? Он грешил до самого смертного часа! Он пообещал перед Распятием никогда больше не повторять этого греха и тут же его повторил! И он прощен?!» И отвечал Господь: «Да, прощен, потому что, и пав после этого обещания, он не отчаялся, не разуверился в Моей милости и любви и вновь прибег ко Мне в покаянии».
Пока мы здесь, участь наша не может быть решена. И спасение, как преподобный Петр Дамаскин писал, между страхом и надеждой совершается. Испугаешься – парализует тебя страх, отлучит от Бога, и погибнешь. Уверишься, что спасение уже «заработано» или же даром получено тобой, так что никому его у тебя не отнять, – и тотчас лишишься его.
Продолжая путь и не ведая точно его конца.
Как путник сквозь бескрайнюю снежную равнину – никто не знает: удастся ли дойти? Одно точно: остановившись, замерзнешь; идя вперед, имеешь шанс достигнуть цели. Имеешь шанс… Но не ради шанса идти надо. И не потому, что «иначе нельзя». И не из-за страха замерзнуть, хотя хорошо, когда и он подгоняет.
Другое должно влечь вперед, не позволять опускать руки, сдаваться. Другое – понимание того, что так хочет Господь, а всё остальное, по сравнению с этим, неважно. Идти потому, что так угодно Богу и спасительно по-настоящему. И идешь – не потому, что боишься. Не потому, что уверен в итоге пути. А просто потому, что вспоминаешь: Он позвал – и как же не откликнуться на этот призыв? И на этом успокаиваешься. И почему-то появляются силы. И воскресает надежда. И приходит радость. И заканчивается Страстная. И приходит Пасха…
Игумен Нектарий (Морозов)
